Александр Левенко
ВОЗВРАЩЕНИЕ КОЛДУНА
рассказ
«И все мертвецы вскочили в пропасть,
подхватили мертвеца
и вонзили в него свои зубы».
Николай Васильевич Гоголь,
«Страшная месть»
Светлый месяц тихо блещет. По проселочной дороге вдаль ушел усталый день, и шагов его не слышно в синем сумраке зари. Только звезд крылом касаясь, и шарахаясь в испуге, мечется безмолвный призрак в мантии летучей мыши. И сменяя звуки дня, робко скрипнул, затаился и опять подал свой голос в одиночестве сверчок.
Нет еще ночного ветра, что теряется с росою, воздух пряный от ромашек в придорожном джеме трав. Из глубин ночного леса рыба-филин не вздыхает, омут леса тих и мрачен, неподвижен, как злодейство, нераскрытое людьми. Осторожно мимо чащи пробирается дорога, отступая и петляя по причинам нам неясным. Вот деревья расступились: глыбы черные подворий не сверкают светом окон, день и ночь здесь отмеряет только солнечный будильник - день ушел, дома уснули, и не видно ни прохожих, ни собак, ни... впрочем, - нет. Вот прохожий: озирается кругом. Он идет, и сразу видно, что все ново для него, может быть его все время будоражит звук шагов, отраженный от деревьев за околицей села?
Но и он, чужой, пришелец не один в уснувшем мире, и уже бежит навстречу ему кто-то незнакомый, а за ним... Неясны тени, света нет и нет причины утверждать определенно. Только месяц тихо блещет, но и он бы содрогнулся, погляди сейчас на землю: облик страшен человека - нет в нем радости от жизни, он похож на паука, что пригнулся и несется, увидав свою добычу, и глаза его сверкают желтым сумасшедшим блеском, рот его кривит гримаса отвратительных клыков, нос, как клюв от хищной гидры нависает над губами у провала его рта...
* * *
- Это он! Он пришел!.. - испуганной птицей метнулась к прохожему хрупкая девушка.
- Что с вами? Кто вас напугал? - но и самому прохожему кажется что-то невообразимо страшное, да не показывает своих опасений. О! Нет ничего страшнее неизвестного!
- Проводите меня! Тут уже недалеко.
- Ну, конечно, конечно.
И вот они уже идут темной улицей вдвоем и явственно слышат чьи-то шаги в переулке, уже у них за спиной. Скорее ноги несут к тусклому уличному фонарю. Девушка облегченно вздыхает: да это же местный почтальон, дед Стороженко. Старый леший, напугал!
- Вечер добрый. Куда путь держите? И не вечер уже, а ночь на дворе.
- Да ну вас! - отмахнулась от его слов девушка. - Напугали совсем!
- А я в дом отдыха «Орловщина». Только не знаю, правильно ли иду? - заговорил прохожий.
- Ой! Правильно! Как хорошо, а то одной пришлось бы идти. Я вас провожу.
Что-то пробормотал почтальон, то ли прощаясь, то ли не одобряя чего-то, и сгинул, как и появился.
А где же хищный паук? Видно, показалось в темноте, да и мало ли что покажется ночной порой, когда смутные тени просыпаются от блеска звезд...
* * *
Николай Игнатьевич Пацюк был недоволен жизнью. Во-первых, ему не повезло с фамилией.
Во-вторых, когда он пошел в школу, оказалось, что нужно учить уроки, отвечать у доски и получать тройки, да еще и ходить в школу нужно было каждый день. Школа ему не понравилась. Потом ему не понравились экзамены в университет, в результате его баллов едва хватило для зачисления на вечернее отделение. Потом ему не понравилось, что он за три года, работая слесарем, научился бить баклуши так, как другие в его бригаде за четверть века. А когда он стал работать технологом, ему не понравилось все, он просиживал в цехе с семи утра до двенадцати ночи и не успевал сделать ничего. Когда ему это окончательно не понравилось, пошел в военкомат и попросил, чтобы его в конце-концов отправили служить в Советсткую Армию, и там служба ему очень скоро наскучила. При всем этом он оставался хорошим человеком, прекрасным товарищем, отличным семьянином. Его самого поражала собственная работоспособность. И во все это он наивно и свято верил.
Но он оставался недоволен жизнью. В-третьих, он просто устал от жизни, «давил» возраст - ему уже исполнилось тридцать три.
Хотелось немного забыться, проснуться поутру и начать жизнь снова или изменить ее. Поэтому он сделал глупость и поехал в ДО.
ДО - это дом отдыха районного масштаба. Назывался он «Орловщина», то ли по недоразумению, то ли потому, что некогда вдоль речки Самары простирались непроходимые дубравы, и на вершинах самых могучих лесных исполинов вили гнезда орлы.
ДО не был предназначен для мужчин в полном расцвете сил, физичесих и духовных. Здесь было жутко скучно, до автобусной остановки, если приспичит поехать в город, нужно идти километров десять по лесу. Вся цивилизация вместе с телевидением оставалась по другую сторону леса.
Здесь же находили покой только пенсионеры, отдавшие жизнь родным предприятиям и теперь заполнявшим профсоюзные бреши по путевкам в ДО, милые сельские женщины и девчата, которые кормили отдыхающих в столовой почти домашними и очень обильными обедами, остатки которых вывозились на велосипедах в больших оцинкованных ведрах сельскими отцами семейств. Николай Игнатьевич долго не мог понять причину их приверженности к помоям, потом аналитический склад ума подсказал ему, что это пойло для свиней. Сало в этих краях готовили мастерски. Лично он сало не употреблял.
Мертвая зона ДО завершалась набережной, поросшей клочковатыми кустами. Набережная выходила на узкую протоку Самары, несудоходную в жаркое время года даже для лодок. В водорослях буйно резвились полчища мальков и жутко орали лягушки, издеваясь над отдыхающими старичками.
Николая Игнатьевича поселили в двухместном номере (точнее - в двухкоечном) с двумя кроватями, одним шкафом без вешалок на трех могучих ножках и новеньким полированным раздвижным столом на шесть персон. У стола при погрузке-разгрузке откололся краешек, выставляя напоказ неопрятную начинку из прессованной тырсы, поэтому завхоз отказался взять его себе домой и заказал новый.
С соседом повезло - соседа просто не было. Его успокоили и сказали, что может быть, если кого-то пришлют отдыхать на субботу-воскресенье, тогда подберут кого-нибудь подходящего хотя бы по возрасту.
Короче - Николаю Игнатьевичу захотелось напиться. Он сходил после обеда в село и купил большую литровую бутылку «Каберне». Николай Игнатьевич не любил пить: это занятие ему тоже не нравилось. Но тут вдруг решил. Опять-таки вычитал где-то в книжке что-то смутное о воздействии алкоголя. Правда, он не совсем был уверен, что «Каберне» - алкоголь...
Вместе с этой бутылкой он забрел в самый дальний край набережной, за которым начинался глинистый берег с тропинками в непролазных зарослях, все же исхоженных рыбаками, сел на старенькую садовую скамейку с остатками деревянной спинки и принялся размышлять над тем, как раскупорить бутылку, заткнутую здоровенной полиэтиленовой пробкой из-под шампанского.
Когда с первой попытки у него ничего не получилось, Николай Игнатьевич подумал о бренности жизни вообще и о жизни в городе в частности. Может быть за истекшие сутки он успел истосковаться по городской суете.
Пробку удалось выковырять, и он сразу же мысленно принялся возмущаться нынешним революционным названием города, настолько длинным, что пассажиры поездов дальнего следования и авиалиний обычно выговаривали только первую его половину. Ах, город, - море огней на ночных улицах, знакомые на каждом шагу, шум машин на брусчатке проспекта, крики котов у мусорных ящиков... Николай Игнатьевич «выглушил» половину бутылки, но особенных результатов не достиг: он не опьянел, потому что закусывал бутербродом с колбасой. Ему не открылся в озарении смысл жизни.
Потом он вспомнил, как добирался поздним вечером до ДО, как неуютно чувствовал себя, проходя мимо зловещего ночного леса, и как его испугал девичий крик: "Это он!". Кстати, он уже видел девушку в столовой, они улыбнулись приветливо друг другу. Девушку звали Катериной. Вспомнил почтальона, который напугал их своим появлением. А почтальона звали... Как же его звали?
А, пес с ним, с почтальоном. Как же его? Николай Игнатьевич отпил еще, но не вспомнил. Теперь его донимала только одна мысль: как звали почтальона?! Причем он никак не мог вспомнить, знал ли он его имя или нет?
Вот досада! Такой хороший день, тихая река, лес, птички поют - а он не может вспомнить!
- Да как же его!!! - уже в голос возмущался Николай Игнатьевич.
Он сообразил, что нужно спросить у людей, и спросил, но на пустынной повсечасно набережной никого не оказалось. Он хотел спросить у мужика, который пробирался в камышах на той стороне протоки - там берегом тоже шла тропинка. Николай Игнатьевич прокричал что-то вроде «Эй, любезный!», человек на той стороне обернулся и посмотрел на Николая очень неприветливо. Хищным взглядом.
- О!!! - выдохнул Николай Игнатьевич, а после этого весь литр «Каберне» покинул его, вызывая спазмы желудка и провалы в памяти: на тропинке за протокой как раз и находился почтальон. Вспомнилась чья-то фамилия «Стороженко», от удивления его снова стошнило. Колбасой.
Дневной отдых сменился вечерним клевом, а в столовой гремели посудой, вызывая у отдыхающих преждевременное выделение пищеварительных соков - близился священный час ужина...
* * *
Смысл жизни открылся на следующее утро вместе с жуткой головной болью и привкусом нафталина во рту: пить алкоголь нельзя. Хотя, сомнения в том, что «Каберне» алкоголь все-таки оставались. Николай Игнатьевич Пацюк решил начать новую жизнь, помолодев годиков на десять, и снова стал Колей, Николаем.
Только более солидным, чем когда-то. Так и мы его станем называть - Николаем.
- Николай - это звучит гордо, - провозгласил наш герой и добавил: - В человеке все должно быть прекрасно, и душа, и тело, и мысли... - Он хотел продолжить, но отвлекся: стука в дверь он, вероятно, не услышал, и теперь в дверном проеме, освещенная лучами утреннего солнца, бьющего беззастенчиво в распахнутое настеж окно, стояла высокая пышная из-за просторной блузки девушка, черная облегающая юбка едва доходила до округлых колен, волосы девушки, заплетенные в черные косы, тугим обручем стягивали голову, оттеняя миловидное улыбающееся лицо. Это была Катерина.
- Доброе утро, мой спаситель. Старички сказали, что вы приболели? Я сейчас буду идти в село, могу захватить из столовой для вас завтрак.
«Нет-нет». Подумал, окончательно приходя в себя, Николай.
«Нужно обязательно побыть с людьми. Что это я, как какой-то бирюк, к людям!» - думал он подобную ерунду, разглядывая Катерину.
- Нет-нет, я просто проспал. Спасибо за заботу, это как-то неловко.
Катерина улыбалась большой и теплой улыбкой, какая бывает в рекламе американской жвачки.
- Ну, глядите. А то может что в городе вам надо? Я сейчас поеду.
Николай засуетился: письмо, он вчера утром от скуки написал жене - так мол и так, доехал, привет дочке и тому подобное.
Но вдруг ему в голову пришла иная мысль (уже вторая за сегодняшнее утро), и он передумал.
- Я вас лучше вечером встречу, вы ведь последним автобусом будете возвращаться?
- И как вы догадались? Вот спасибо. Хотела вам помочь, а вышло наоборот. Только теперь не забудьте, а то буду бояться.
Она пригрозила Николаю пальцем и растворилась в солнечных лучах.
Николай быстро собрался, причесался, отбросил бритву - потом, и поспешил в столовую. Все-таки неудобно, раз уж заметили его отсутствие. Старички не спешили с окончанием трапезы, тщательно пережевывая и наслаждаясь общением. Они приветливо встретили улыбками Николая.
Вероятно для мужской половины он в одночасье стал героем: здесь не было гигантов, способных выпить литр красного вина; женская половина смотрела на него, как на баловня судьбы, которому все дается самой природой - он такой молодой... Официантки улыбались Николаю, старички и старушки улыбались Николаю, ласковое солнце улыбалось Николаю. Ему это было приятно, но казалось, что слишком много сладкого.
Николай отхлебнул кефир, и кефир тоже был с сахаром, и его чуть не стошнило тут же. Но все обошлось, а уверенность в том, что «Каберне» - не алкоголь, утвердилось в его сознании окончательно.
Следовало бы побыть с народом, но как это сделать, Николай не знал, поэтому он поступил, как все отдыхающие - отправился после завтрака спать и проспал до обеда.
После обеда начался тихий час, а уже после этого Николай решил, что спать не будет никогда. Настолько ему это надоело. Поэтому он с нетерпением ожидал часа, когда нужно будет идти к автобусной остановке встречать Катерину - все какое-никакое занятие.
Он ушел из ДО еще засветло, по дороге зашел на почту и отдал Стороженко письмо - отправьте, мол, если вас не затруднит. Стороженко, дед древний, но могучий, пообещал, но разговорить его не удалось. Поэтому с почты Николай забрел в лес, прогулялся по тропинкам, протоптанным то ли зверьем, то ли пацанами из села, то ли толпами отдыхающих.
Эта часть леса, что за селом, посажена сравнительно недавно, Николаю почему-то неприятно было наблюдать деревья, посаженные рядами, как овощи в огороде. Ни животных, ни грибов, ни ягод. Только где-то стучал дятел, тренируя сотрясение мозга на стволе акации. Надо же! Здесь половина деревьев - акации! Саванна какая-то.
И только сознание того, что он начал новую жизнь, не дало Николаю повода для внутреннего недовольства и протеста. Надо смотреть на мир проще и принимать его таким, какой он есть: эта философская мудрость стала третьей мыслью, которая посетила Николая на пороге новой жизни. Правда, он пока плохо представлял себе эту новую жизнь. Он еще не знал, с чего начать: бросить работу на заводе и пойти детективом в милицию, заделаться альпинистом и почернеть от ультрафиолета на горных вершинах, заняться спортом или стать известным писателем? Можно попробовать рисовать маслом картины. Кстати, нужно присмотреть и купить коробку масляных красок.
Или на работе что-то изменить? Например, защитить кандидатскую диссертацию?
Тут было над чем подумать, и Николай решил не спешить с принятием ответственного решения.
Как всякий порядочный человек, он выполнял обещания и не опаздывал. Поэтому к автобусу поспел на полчаса раньше, рядом тусовались сельские парубки, лузгая семечки, покуривая «Филипп Морис» и элегантно матюгаясь. У них своя компания, у Николая - своя. Он конечно замечал, как они поглядывают на него, может быть даже между собой отпускают в его адрес шуточки, вроде того, что с такой мордой не в ДО отдыхать, но Николай не прислушивался.
