Александр Левенко

СОЛЕНЫЙ ДОЖДЬ ЧЕРКЕССКОГО САДА

рассказ (из раннего творчества)

«Черт меня дернул! Темень непроглядная. Тропинку только и видно». Так думал Николай, шлепая тяжелыми туристскими ботинками по мелким камешкам, перепрыгивал через ручейки, стекающие через тропинку в долину реки. Гулкое эхо вместе с комьями глины отваливалось от рифленых подошв. Кроме фонарика Николай нес белый эмалированный трехлитровый бидон.
Девчонки простудились на перевале, у Сергея из носа бежит. Можно, конечно, и у костра отогреться, чаю горячего побольше. Но Николаю в одиннадцать вечера захотелось совершить геройский поступок - сбегать в Верхнюю Татьяновку за молоком. Всего-то десять километров по лесу.
Героизм улетучился окончательно и бесповоротно в первой же луже с жидкой грязью. Ночь непроглядная, единственный ориентир - шум реки. Накануне вечером на тропинке Николай видел отпечаток лапы медведя.
Темно как! Где-то теперь этот медведь шатается? На месте медведя Николай обязательно поинтересовался бы, у кого это так скрипит ручка бидона и хлюпает жестяная крышка.
Бежать обратно с молоком оказалось совершенно невозможно.
Псезуапсе раздраженно рычала на Николая, когда он шел по шаткому подвесному мосту, прижимая к животу теплый бидон.
Потом была дорога, тропинка влево вверх, удаляющийся шум реки и преждевременно угасший фонарик.
Молоко расплескивалось, оставляя на тропе белые следы. Молоко было настоящим, пахло коровой. Разумеется, на такой запах... кто же тут еще, кроме медведей, водится? Кусты барбариса тянулись к лицу Николая хищными когтистыми лапами, опавшая прошлогодняя листва дыбом вставала по обочинам.
Появилось светлое пятно - в зарослях ниже тропы сгорбился замшелый могильный камень. На его серой, пятнистой ото мха спине татуировкой выделялся неясный рисунок надписи. Николай догадался, что взошла луна. И что он заблудился.
- Надо возвращаться, - посоветовался с камнем Николай. Через несколько шагов тропинка вывела его из-под деревьев и оставила на поляне.
Луна зависла на ртутном небосводе, дальние горы перемежались с облаками, сверкали новогодними огнями лучистые звезды. Белый густой туман медленно сползал с гор, струился под кронами могучих ореховых деревьев, меж изогнутыми временем стволами, оседал на спящую траву.
Николай вышел на поляну, как выходят из темного подъезда с запахом кошек на солнечную весеннюю улицу. Бидон с молоком все плескался в его руке, ботинки неслышно мяли листья земляники. Он дошел до огромного тополя и прилег.
Небо опрокинулось, падая вместе с Николаем в бездонную тишину, звезды летели ему навстречу. Все неправдоподобно изменилось вокруг: недвижно застыла огромная в-полнеба луна, туман можно было потрогать рукой, тополь стремительно уменьшился, а над его вершиной склонилась спелая ягода земляники. Поляна вывернулась травяной спиной, свернулась в клубок кошкой, ласково замурлыкав Николаю ручейком.
Раскинув руки, Николай лежал на опушке древнего орехового сада, террасами спускавшегося с горы. Гигантские ступени черной обросшей травой каменной кладки уходили вверх.
И по этим ступеням съезжал на поляну сотканный из тумана великан - белый всадник. Белые усы его и борода лежали на груди в треугольном вырезе черкески, цепляясь за нашитые газыри. Поперек седла его коня лежало ружье. Статный конь на каждом шагу низко опускал голову, потрясая белой же гривой.
На поляне всадник остановился и огляделся в нетерпении.
Со стороны тропы, по которой только что пришел Николай, появился второй всадник, такой же призрачный, в белых клубах тумана. Он сжимал свое ружье в отведенной в сторону руке. Лицо его полностью скрывал белый мех шапки. Оба всадник замерли, и все вокруг замерло в еще более гулкой тишине, даже журчанье ручья стихло в это короткое мгновение.
Медленно и беззвучно ударил своего коня всадник в черкеске, тот плавно поднялся на дыбы, изгибая шею и скаля пасть в жутком оскале беззвучного ржанья. Всадники взлетели над живым ковром земляники, стволы их ружей опустились, из них вырвались быстро тающие облачка дыма. Пронеслись скрещенные прозрачные клинки сабель. Копыта коней оторвались от поляны, роняя капельки росы.
Воины отчаянно столкнулись где-то вверху, над деревьями, над луной. Но вот с небес упала папаха, беззвучно закричал чей-то рот, и кони опустились на щемлю, приседая и подгибая задние ноги. Они несли прочь в порыве ветра припавших к туманным гривам всадников, уронивших мертвые руки к ослабленным стременам, ставших маленькими обычными людьми. Один конь замер у черных камней террасы, растаял, рассеялся легким порывом ветра, другой унес всадника к могиле у горной тропы.
Тишина. Только снова ожил, зазвенел ручеек, блеснув змейкой под деревьями.
На поляну стремительно выплыли две женщины в развевающихся белых длинных одеждах. Их седые косы струились по черной траве. Женщины остановились у ручья. Но вот их руки уронили в хрустальную воду два воздушных платка, вода подхватила их, смяла, унесла. Поздно. Они опять опоздали.
Жалобный стон родился над ручьем. Ему ответил другой. И так, замирая в ночи, все дальше и дальше плачь по погибшим воинам уносился слабеющими тихими звуками печали, будто две ночные птицы, две горлицы заблудились в лунной ночи и никак не могут найти друг друга. На их горестные причитания ясное звездное небо ответило мелким слепым дождем, солеными слезами горюющих женщин.
А может быть, это действительно были две ночные птицы, и соленый пот смешался с каплями дождя на лице Николая. Как знать. Николай подхватил свой бидон, спотыкаясь, поспешил вдоль ручья. Через несколько минут он увидел перед собой безмятежно спящие коровьи туши неподвижных глыб палаток и затухающие угли костра.
Его никто не ждал.